Превратится ли Беларусь в Зону Светляков?

«Кто бы мог подумать год назад, что с нами случится что-нибудь захватывающее». Эти слова произносит герой испанского фильма «Эпидемия» (исп. Los Últimos Días — Последние дни). У него отец сгорел в приюте для престарелых, он сам умирает, ему можно так говорить про ситуацию, когда всё вверх дном и кругом гибнут люди. На другого бы косо посмотрели, но это ощущение сейчас, наверное, втайне испытывают многие. Волнующе-тревожное, но приятное. Будущее становится особенно интересным, когда ты не знаешь наверняка, что тебя ждёт впереди. А кто сейчас это знает? Эксперты наперебой путаются в прогнозах.

Самое время для фантастики и антиутопий. Мы поговорили с автором недавно опубликованного романа-антиутопии «Белый, красный, чёрный, серый», белорусской писательницей Ириной Батаковой. В том числе, конечно, о пандемии коронавируса и судьбе Беларуси.

— Все самые знаменитые антиутопии возникли в наиболее трагические периоды XX века. Вероятно, их рождает чувство нарастающей тревоги. Ты писала свою антиутопию в 2017 году. Тебе было тревожно за будущее, оно тебя пугало?

— По-настоящему тревожно было в канун 14-го. Это было иррациональное, почти животное чувство опасности – как перед угрозой надвигающейся стихии. А в 17-м – нет, тревоги уже не было, тогда как раз казалось, что события худо-бедно вошли в колею и будущее примерно прорисовывается – в плане социально-политических процессов, векторов науки. Не очень светлое, но вроде вполне предсказуемое. Предсказумость не пугает. Когда знаешь, что тебя ждёт – даже если это что-то очень неприятное – то можно приготовиться или смириться.

Но не тут-то было – мы внезапно столкнулись с новым вызовом. Кто сейчас помнит о недавних проблемах? Весь мир превратился в одну сплошную сводку о пандемии. Хороший такой щелчок по носу, да? Жизнь как бы говорит: вот тебе и предсказуемость, не жди от меня гарантий, даже самых мрачных – всё будет так, да не так, и твоя соломка не пригодится. И сейчас невозможно сказать, что нас ждёт после карантина, одно понятно: мы переживаем беспрецедентный удар по экономике, это испытание для разных систем здравоохранения и разных политических стратегий – демократия vs патернализм. Неизвестно, что победит – но, очевидно, мир радикально изменится.

Возвращаясь к твоему вопросу, о тревогах 17-го… Так вот, 2014 год был для меня как перелом, который к 17-му как бы загипсовался, и боль из резкой и постоянной стала спорадической и ноющей. Но всё же, наверное, именно эта боль меня и заставила писать роман-атиутопию. Хотя задумывала я его изначально как роман о любви – вернее, скажем так, о любви в невыносимых условиях.

— В Беларуси можно написать роман-антиутопию. Видимо, жизнь к этому и располагает. Хотя она у тебя о России, кстати, почему? А можно ли в Беларуси по-настоящему полюбить? По-настоящему, до гусиной кожи, до звона в ушах, не знаю. Белорусская вселенная как будто покрыта вязкой апатичной пеленой, она скорее располагает к тихому несчастью, ну или к скромному счастью, не знаю.

— Ну а что же мы, не люди, что ли? Любовь – она везде по-настоящему, это от географии и погоды не зависит, по-моему. Это дух, который летает где хочет. Наверное, есть какие-то национальные особенности, разница темпераментов – там, горячее, холоднее… Но я судить не берусь. Слишком тонкая материя.

А почему не Беларусь, а Россия? Что тут сказать. У нас довольно унылая ситуация, политическая жизнь – на уровне растений и грибов, какие-то вегетативные процессы. На что они влияют в мире? Ни на что. В нынешнем состоянии Беларусь – это страна мнимостей. Мнимая независимость, мнимая стабильность, даже пресловутая диктатура – и та какая-то мнимая… Нет, авторитаризм, реальные жертвы режима, подавленная оппозиция – это всё есть, разумеется. Но знаешь, как там говорили на Западе – «последний диктатор Европы» и прочий пафос – это громкие слова ни о чём. Мы им неинтересны, повесили ярлык, отвернулись и забыли. Да что там – мы и сами себе неинтересны, обижаться не на что. Но тут вот ещё какой вопрос: что такое диктатор в стране-сателлите, с по сути декоративным суверенитетом? Думаю, и диктатор такой же декоративный. Не он диктует, а ему. Конечно, он сопротивляется изо всех сил, но силы тут неравны. Вот потому и Россия.

— Думаю, белорусские писатели не согласились бы с этими словами. Мартинович, например, автор антиутопии про Беларусь, или Бахаревич, автор эпичных «Собак Европы», который назвал язык антиутопии «пошловатым» в одном интервью. Ты в самом деле считаешь, что жизнь в Беларуси не пригодна для осмысления в литературе?

— Нет, безусловно, жизнь в Беларуси требует самого глубокого осмысления. Здесь есть особая красота и какая-то заколдованность места, то ли оно проклятое, то ли оберегаемое – не понять… Когда я говорю, что ситуация у нас унылая, то имею в виду политическую систему – но это, так сказать, грубый план. Верхний слой. Жизнь ведь этим не ограничивается. А на тонком плане – там столько слоёв… Но для осмысления этих слоёв язык антиутопии, возможно, действительно не пригоден, специфика жанра такова, что сюжет должен содержать обязательную политическую доминанту, какие-то масштабные государственные события, крупные игры на мировой арене, а с этим в Беларуси всё плохо, и вряд ли в ближайшем будущем тут что-то изменится. Я не говорю, что плохо быть маленькой тихой страной – нет, плохо то, что дальнейшая судьба нашей страны очень смутно просматривается, само её существование под вопросом. Станет ли она, наконец, свободной? Станет ли она частью России? Разделится ли, растворится между Востоком и Западом, как это бывало уже не раз? Нет ответа. Знаешь, я ведь долго ломала голову, куда поместить Беларусь в своём 2061 году – и так и не придумала. У меня есть там государство Междуморье – да, это такой анахронизм, отсылающий к проекту Пилсудского. Но входит ли туда Беларусь – сама не знаю. Или она входит в глубинную Зону Светляков на западной окраине России? Не знаю. Я почти суеверно побаивалась касаться этой темы, пытаться угадать её судьбу, как-то обозначить её место.

— Ты начала писать антиутопию о России весной 2017 года, закончила осенью 2018-го. Опубликован роман в 2020 году. За это время многое произошло. У тебя нет ощущения, что ты опоздала? В том смысле, что жизнь воплотила твои самые фантастические предположения. Сказка сделалась былью.

— У меня было такое ощущение уже когда я его писала. Но тут скорее речь не о воплощении – а об опережении, я вижу, что по скорости событий и поражающей силе абсурда реальность обставит любого писателя-фантаста. Кроме того, в жизни действует такое количество переменных, что невозможно предугадать, куда свернёт сюжет. Особенно это касается области НТП. Человек из века паровых машин не мог себе представить, что в 21 веке миром овладеют мобильные телефоны. Хотя нередко фантасты предвидят какие-то феномены будущего – некую общую суть явлений, пусть и в другой оболочке. А бывает и удивительное: так, например, я обнаружила, что Замятин в своей антиутопии «Мы» написал про электрическую зубную щётку за много лет до её изобретения. Мне бы тоже хотелось, конечно, сделать пару удачных выстрелов в будущее. Тем более что способность предвидения – одна из основных тем моего романа. Вообще тема времени. Это то, что меня всегда интересовало.

— Чем могла бы быть твоя личная «электрическая зубная щётка»? Чего ещё не произошло, но что-то такое брезжит вдали?

— Если бы знать! Я не понимаю, как Замятин угадал электрическую зубную щётку. Это мелочь, но именно эта мелочь меня почти пугает. Потому что есть вещи прогнозируемые – но они видятся в общих чертах. Но какая-то деталь, причём совершенно неважная – но точно названная… Я не понимаю. Это как в детективе улика – он был на «месте преступления». То есть в будущем.

— Когда читаешь твой роман, часто возникает такое же впечатление. Что ты там, в будущем, побывала. Некоторые вещи выглядят очень убедительно. И технологии, и социально-политические явления. Например, «двухпартийность», из православных и мусульман. Кажется, что ты её подсмотрела. Или технологии. Как ты их вообще придумывала?

— Чёрт, это было трудно. При том что я почти ничего не придумывала – я взяла то, что уже есть и развивается, например, в биотехнологиях, и добавила немного модификаций. Но сперва мне нужно было найти и прочитать гору материалов по теме. Понять это всё. Собрать это всё в голове. Чтобы создать более-менее правдоподобную научную модификацию. Например, глава с оперативным выращиванием ноги. Уже сейчас существует технология выращивания конечностей на основе каркаса из соединительной ткани, опробованная на мышах. Каркас засеивается стволовыми клетками, из которых формируется полноценный орган – правда, без нервов. Проблема в том, что он не «живой» – просто отдельный кусок тела, созданный в биореакторе. А мне надо было, чтобы нога выросла, грубо говоря, прямо на человеке, наживую, с нервными окончаниями и в предельно сжатые сроки. Тогда я поискала перспективные разработки в смежных направлениях и в итоге придумала «бластемные заплаты», скрепляющий клетки гель, модифицированный 3D-биопринтер и разное другое по мелочи.

А политические явления, «двухпартийность» и т.п. – это же всё уже происходит. Это почти уже настоящее. Просто слегка утрированное. Оно может, конечно, как паровые машины – исчезнуть. Один какой-нибудь чёрный лебедь типа коронавируса – и всё. Посмотрим. Если доживём.

— Ещё Уэллс в «Машине времени» описал мир, разделённый на элоев и морлоков. Потом это стало достаточно общим местом для фантастики или антиутопий. Твоя Зона Светляков вышла не то чтобы ужасной. Её обитателей не эксплуатируют нещадно, не держат в нечеловеческих условиях. У них есть школы, больницы. Медицина только явно архаична: припарки из печной золы и прокаленного песка, компрессы с хреном… Антично-фашистская программа «Русское спартанство»: слабым жить незачем, этот мир для здоровых и сильных. А что предшествовало возникновению этой Зоны, могло это произойти в результате эпидемии?

— У меня не было цели сгущать краски. У меня изначально не было даже замысла написать антиутопию. Я редко исхожу из замысла, мной обычно движет импульс – появляются какие-то образы, голоса, очертания мира, обрывки – как в сновидении. Тогда я сажусь писать. Когда я начала писать первые наброски к роману, я совершенно не представляла себе, что из этого выйдет. Из этого вышла Зона Светляков. Московская линия сюжета – история профессора Леднёва, портретная галерея его клиентов, война спецслужб – всё это возникло гораздо позже, через три месяца работы. Тогда же примерно и оформился замысел в целом. В итоге мне пришлось многое переписать и в Зоне Светляков – от первых набросков не осталось почти ничего. Кроме атмосферы. Которая – да, не ужасная, как ты заметил. Потому что это атмосфера моего детства, моих воспоминаний и снов.

Это можно считать ответом на твой вопрос, что предшествовало возникновению Зоны Светляков? Нет, я понимаю, что ты спрашивал про события в сюжете. Тут я вынуждена признать: как бы мне ни хотелось, но даром вангования я не обладаю. Да, по сюжету у меня как раз в 20-е годы просиходит закрытие границ, но речь, скорее, идёт о новом железном занавесе. Т. е. это такая ретро-проекция. И это явление чисто политическое. Я могла предположить войны, деградацию, эпидемии – но чтобы из-за пандемии почти все страны закрыли свои границы?.. Целые страны на карантине. Континенты. Даже в фантастических фильмах-катастрофах такого, кажется, ещё не было.

— Любопытно, что в ситуации пандемии Россия довольно неожиданно оказалась как будто «нормальной» страной. Куда-то исчез ещё совсем недавний безумный пафос: «Мы, как мученики, попадём в рай. А они сдохнут». Вместо того, чтобы всё отрицать, форсить какие-нибудь теории заговора, пойти своим путём, назло и поперёк, она повела себя «как все». Проявила вроде как обычную цивилизованную заботу о жизни и здоровье граждан, ввела карантинные меры. Можно спорить о качестве этих мер, их реализации, как и вообще об их необходимости, я здесь говорю только о том, что Россия не выглядит отличной от Европы или США. А вот Беларусь как раз выпендрилась. И на уровне риторики главного политического спикера, и вообще. Словно взялась воплощать в жизнь программу «Русского спартанства» из твоей Зоны Светляков. Если парад 9 мая состоится, как планируют власти, это будет выглядеть ну очень антиутопично. Что скажешь?

– На мой взгляд, антиутопично и очень интересно в этом смысле выглядят как раз пустые города Европы, Америки и России. Экономика валится к чертям, всё, что казалось таким устойчивым на Западе – как будто попало в какой-то футуристический луч апокалипсиса. В Голландии погиб весь цветочный бизнес, вся их гордость и слава. Это вроде бы мелкий штрих на фоне статистики смертей – но это символический штрих, это гибель прекрасного разноцветного мира с тюльпанами, фонтанами, с шумными толпами отдыхающих или спешащих на работу людей. И ковш экскаватора, который сметает с дороги тонны цветов и отправляет в мусоровозы – он сметает целый мир, его устои и традиции. Границы закрыты, улицы опустели, полиция загоняет людей по домам, прогулки запрещены, за нарушение карантина – штрафы и аресты… Всё это какая-то злая насмешка над демократией. Новый сезон «Чёрного зеркала», только уже нон-фикшн.А Беларусь в этом смысле выглядит обыденно, как год назад, как пять, десять лет назад… Будто ничего не происходит. Ну, какие-то волны докатываются до нас со всех сторон, а так – всё как всегда. Президент пашет-сеет-жнёт, улыбается и машет: «Никто от короновируса здесь не умрёт». Чем обернётся для нас такая безмятежность – не знаю. Может, со временем мы и правда превратимся в Зону Светляков.

– У тебя нарисована довольно типичная для, уже можно сказать, прошлого картина: город, столица как оазис цивилизации vs. провинция как заповедник отсталости. И эта последняя – в том числе территория разгула болезней. Но сейчас, во время пандемии коронавируса, мы видим, что в основном большие города стали очагами заражений, вирусными кластерами. Можно предположить, что роль и место больших городов будут пересмотрены?

– Не знаю. Если речь о проблеме скученности – то в моей книге она существует как раз в провинции, в Зоне светляков. В мегаполисе у меня люди вольны жить по отдельности, одиночество – это привелегия элит, оплаченная постоянным контролем спецслужб над человеком через его собственные линзы. А в Зоне Светляков одиночество – это преступление, люди там живут типа коммунами, только недобровольными, и не имеют права даже уединяться по двое, к ним всегда должен быть приставлен третий (соглядатай). Это же, кстати, базовая тема Зоны – запрет на одиночество. На ней многое строится – и контролирующая система светляков, и как её пытаются обходить «невидимки» и раскольники, и чем расплачиваются нарушители, и почему любовь в таких условиях возможна только когда вы оба «убиты»…

Или вот, моя главная герония, 16-летняя художница, которая ищет одиночества, этой свободы от «других» – в любви, в творчестве – и нигде не находит.

– Твой роман я читал ещё до пандемии и всемирного карантина. И мне линия, посвящённая искусству, казалась немного архаичной. Типа, да кого оно вообще сегодня интересует? Живопись же статична. Современные люди привыкли к тому, что всё «шавеліцца і зіхаціць». Но тут случилось то, что случилось. Мир оказался в изоляции. Голландцы запустили в Instagram флешмоб на странице Tussen Kunst & Quarantaine («Между искусством и карантином»), который на русском стал известен под хэштегом #изоИзоляция. Сотни тысяч людей косплеят известные (и не очень) картины с помощью подручных средств. Рановато я его похоронил. Возможно, интерес к статичному изображению вернулся как раз потому, что весь мир как бы остановился сейчас. В нарисованном тобой будущем оно имеет особое значение. Против него борются, ради него рискуют. А в основе своей это против и ради чего?

– Не против и не за. Скажем так, это моя пожизненная тема – искусство. Вечный такой спор в голове: фигуративное или беспредметное? Образное или символичное? Свободное или утилитарное? И где проходит грань? Этот спор – в довольно, конечно, условном виде, иногда комичном – ведут два моих героя, та самая девочка-художница и её учитель, раскольник-иконописец. Оба героя религиозны, по-своему наивны, но принадлежат разным эпохам, и этим обусловлен характер их отношений и диалогов. Как люди верующие, они не могут не касаться догматов или духовных проблем – они всё время спорят о гордыне, например. Какова природа творчества? Это Эдемский сад, где Адам давал имена ещё неназванному, или это уже изгнанная из рая сатаниская гордыня? Вот, по сути, о чём этот спор – и неважно, верующий ты или атеист. Атеизм у меня, кстати, там тоже запрещён – везде, и в Зоне Светляков, и в элитной Москве. Но это уже, скорее, не из области гласных запретов, а как нечто вообще немыслимое.

А запрет на фигуративное искусство, который у меня называется «Закон о Второй заповеди» – он к тому же ещё хорошо ложится в концепцию сближения двух религий, в тему исламизации православия. Это такая умозрительная игра: как могло бы на практике выражаться это сближение? Ну, вот так, допустим, в таком законе.

— Сейчас, конечно, сложно говорить о том, что будет после эпидемии коронавируса, она в самом разгаре, но как тебе кажется, она скорее разобщит мир или наоборот?

– Надеюсь, мир опомнится. И разделённые карантином люди поймут, как они дороги друг другу. Как они одиноки в космосе. Как хрупка и прекрасна эта странная жизнь. Как мало надо для счастья – всего лишь не бояться прикоснуться друг к другу.

С Ириной Батаковой беседовал Дмитрий Галко